Фото REUTERS / Bassam Khabieh
От прагматизма XX века мир возвращается к Средневековью, когда чувство морального превосходства могло подтолкнуть к войне
В последнее время теория справедливой войны приобрела большую популярность, хотя само сочетание терминов — «справедливость» и «война» — вызывает сомнения, поскольку, по мнению многих, когда начинается война, заканчиваются мораль и справедливость. Это еще и вопрос языка. В русском или, например, немецком языке сочетание «справедливая война» звучит несколько нелепо. Тем не менее, доктрина морально оправданной войны существует давно наряду с иными нормативными доктринами войны, такими как пацифизм, милитаризм и реализм. Ее особенность заключается в том, что мы не осуждаем однозначно войну (пацифизм) и не поем ей гимн (милитаризм) и не подчиняем политической необходимости (реализм), но требуем морального обоснования. В европейской традиции основоположниками доктрины справедливой войны можно считать святого Августина и Фому Аквинского, хотя многие ее элементы сложились намного раньше.
Война могла считаться морально приемлемой или справедливой, если она велась по правилам, если соблюдались определенные нормы, а само ее начало обосновано морально. Без соблюдения этих условий война приобретала варварский, недозволительный характер. Различие между сдержанной войной и войной не спрашивающей «ничьих вкусов и правил» (по Льву Толстому) зависело от двух условий: против кого она ведется и во имя чего. Например, греки делили войны на два вида. К первому относились войны, которые они вели между собой. Они должны были вестись по правилам, которые хотя и нарушались, все же были действенными средствами сдерживания. Ко второму виду войн относились те, которые греки вели с варварами. Здесь никакие правила не соблюдались. Нечто подобное сохранялось в Европе вплоть до настоящего времени. Европейские монархи в XVIII–XIX веках вели войны между собой достойно, война была для них разновидностью семейной ссоры. Но эти правила переставали соблюдаться в колониальных войнах. Подобным же образом существовало различие между войной конвенциональной, напоминающей дуэль и войной абсолютной или тотальной.
Последняя вступает в свои права, если ставки слишком высоки. Таковы были войны XX века.
В 1960-х годах началось бурное развитие теории справедливой войны. Она была сформулирована несколькими авторами, главным образом в США. Философ Майкл Уолцер* придал древней доктрине характер популярной теории. Так называемая, «теория справедливой войны» является главным образом набором принципов. Эти принципы делятся на две основные группы: jus ad bellum (справедливость войны) и jus in bellо (справедливость в войне).
К числу jus ad bellum — относятся шесть принципов. Первый и самый важный из них — принцип правого дела. Он имеет теологическое обоснование, к нему прибегали Фома Аквинский и Августин. Да и мы все прибегаем к этому принципу интуитивно. Всякий раз, когда возникает необходимость в обосновании насилия, мы размышляем, является ли оно «делом правым». Следующий принцип — принцип добрых намерений. Война может быть формально правой, но наши намерения быть злыми. Если наше дело правое и намерения добрые, то мы можем постараться это доказать посредством указания на наши неизменно добрые предшествующие дела. Наконец, третий, из числа «теологических» принципов — принцип законной или легитимной власти. Смысл этого принципа в том, что только легитимная государственная власть имеет право вести войну, а не всякий кому заблагорассудится.
Три других принципа, которые относятся к набору jus ad bellum, являются более поздними. Они основаны скорее на рациональности, чем на морали и теологии. В их числе прагматический принцип разумной вероятности успеха. Если мы начинаем или продолжаем войну, мы должны быть уверены в том, что можем завершить ее успешно, иначе мы будем вести войну, следуя патологической любви к насилию. Другой принцип — принцип крайнего средства, утверждает, что начинать войну можно, если только все другие средства уже исчерпаны. Наконец, принцип пропорциональности: война должна предотвращать большее зло. Я не буду останавливаться на критике принципов, которую один из авторов обобщил такими словами: «Справедливой является война, которую ведем мы, несправедливой – война, которую ведут против нас».
Очевидно, что принципы обладают такой гибкостью, что практически теряют объективность.
Принципы jus in bellо, являются «милитаристскими», поскольку создавались рыцарями для постоянных войн друг с другом. Именно они лежат в основании современного международного гуманитарного права: принцип избирательности и принцип пропорциональности. Всякий достойный воин ведет войну только против равного себе вооруженного противника, а ведение войны не должно наносить ущерба больше, чем это необходимо для победы на каждом конкретном этапе военных действий, в противном случае война вскоре станет невозможна как профессиональная деятельность. Цель этих двух принципов – вечное поддержание войны на морально приемлемом ограниченном уровне. Надо заметить, что принципы Jus ad Bellum и Jus in Bello противоречат друг другу и содержат в себе неразрешимую дилемму: «бесконечный ужас или ужас без конца».
В теории справедливой войны существуют две парадигмы. Наиболее ранняя — парадигма суверенитета Уолцера, согласно которой справедливость сводится главным образом к индивидуальной или коллективной самообороне суверенных государства. Более популярна ныне парадигма «прав человека», изложенная, например, в книге Стивена Ли** и многих других. Она утверждает, что правым делом современных войн является защита прав человека. В новой Стратегической Оборонной Инициативе США, известной более как «доктрина Буша» 2002-го и 2004 года и последующих редакциях обе доктрины сливаются воедино. Уникальность положения США, как моральной супердержавы, требует не только безусловного права на поддержание своей безопасности вплоть до пыток и интервенции в любой точке земного шара, но именно это и является главным источником торжества прав человека во всем мире и надеждой прогрессивного человечества.
Утверждая, что права человека являются смыслом и оправданием войны, мы тем самым провозглашаем некую высшую моральную ценность, и тем самым возрождаем теологический смысл войны.
Одним из последствий подобного рода мышления является обоснование права на «гуманитарные интервенции», последствия которых мы могли ощутить в Косово, Ливии, Ираке, Афганистане, Сирии. А поскольку, одной из сторон этого права является также право на разжигание внутренних конфликтов, то и всякого рода гибридные войны. Война в этом случае становится уже даже не войной, а глобальной полицейской операцией глобального суверена, без начала и конца. Война перестает служить «продолжением политики иными средствами» (Клаузевиц), напротив, «политика становится продолжением войны иными средствами» (Фуко).
Опасность заключается в том, что исламские и всякие иные радикалы получают в этом случае моральное право провозгласить иную моральную или религиозную высшую ценность, в качестве высшего правого дела своей войны. В этом случае глобальная война становится столкновением «высших начал» двух и более несопоставимых высших ценностей, приобретает перманентный, абсолютный и тотальный смысл. Тем самым приходится только констатировать, что мы уже отказались от Модерна, принципов ООН и духа толерантности и вернулись к До-модерну и новым религиозным войнам.
*Walzer M. Just and Unjust Wars. A Moral Argument with Historical Illustrations. Basic Books, 1977
**Steven P. Lee. Ethcs of War. An Introduction. Cambridge University Press, 2012
Источник: Forbes